100 строк в номер

«газета существует до тех пор, пока у неё есть хотя бы один подписчик. А пока он есть — репортаж, очерк и даже самая паршивая заметка, хотя бы в 180 строк, должны выйти вовремя» (моё личноё мнение)



... Мы второй час сидим в Ленкином номере. Раз десять уже опорожняли пепельницу. В номере топор можно вешать. Окна не открывали, пожарные приехали бы...

Но мы-то к этому, к дыму табачному, люди привычные: совершенно не ощущаем, что в номере не озон. И снова, то она, то я чиркаем спичкой, закуривая (да простит меня Минздрав и лично, г-н Медведев)...

А она всё говорит. А я всё записываю, Уже весь блокнот исписал (внутренне матерясь, что прогуливал на факультете стенографию)...

Нет, право же: Ленка — святая. Она мне дарит информацию, которую должен был сам «работать» все то время, что здесь меня не было. Но теперь как кирпич с души, и завтра «сто строк» в номер уже, как бы не проблема. Я говорю Ленке «спасибо», закрываю блокнот (в те годы диктофон выдавался только очень спец. коррам), и говорю то, что всё это время вертелось в голове и щипало язык:

— Елена Павловна, Вы — святая. Любой каприз, в пределах суммы, что в моём кармане...

Ленкины губы тронула улыбка, которую я так обожал... Но

также и боялся. Загадки в этой улыбке было не меньше, чем на губах дамы, которую прославил великий живописец. И я-то уж знал, чем она, такая улыбка, может закончиться. Свидетелем один раз был невольно. Улыбнулась как-то также Ленка мужику,... Что было потом, сплетничать не буду, но очень бы мне не хотелось оказаться на месте того парня...

— Бутылку шампанского осилишь? — улыбнулась мне Лена.

Бутылка шампанского днём в середине 80-х стоила дороже, чем мне

выплачивались суточные за командировку. Время было глубоко за полночь, так что это сумму смело можно было умножать как минимум на три. Тем более что ночных магазинов в то время не существовало. И рассчитывать можно было только на вольных хлопцев-коробейников — таксистов.

Я невольно сглотнул ком, прикидывая финансовую дыру в моём бюджете после этой поездки (не удивляйтесь, зарплаты и цены в 80-х несколько по-другому соотносились друг с другом, чем сегодня). Но, чем горжусь до сих пор,

никак моё лицо не отразило этих переживаний. Ленка, во всяком случае, ничего такого не заметила... Хотя, может просто сделал вид.

— Да не вопрос, Елена Павловна! — сказал я...

Потом, пока я бегал в поисках этой треклятой бутылки, и нашёл её всё

— таки, вдруг как по башке меня стукнуло:

— А ведь я — дурак. Я — сволочь. Я — полное дерьмо... За той, сыпавшейся шелухой слов, а не скрывалось ли то, чего хотим оба? Я то само собой, понятно — кобель... Но, может быть, и Елена Павловна тоже? Так что ж тогда получается, в её глазах я — полня фригидность? И если это так, то как мне после этого Елене Павловне смотреть в глаза?

Впрочем, может мне всё это просто фантазируется... Фантазии у меня у меня такие. Двадцати пяти летнего

Терзаемый сомнениями, я вернулся в гостиницу...

Немножко предыстории

Знаете, что было главным кошмаром для командировочных в семидесятых — начале восьмидесятых «Брежневского застоя»? Это гостиница любого города, тогда не России, но Советского Союза. И которая бы называлась либо «Центральная», либо по имени того города, в котором находилась. Если «Центральная», то на одноместный номер рассчитывать было бесполезно. Даже если за неделю до командировки из редакции бронируешь номер. В лучшем случае — «двухместный». А то и «трёхместный». И даже на четверых.

Ну а если по имени города, на «одноместный», конечно, рассчитывать можно. Правда, душ будет метров за сто от номера направо, а общий санузел за столько же метров, но налево. В этом номере могло повезти с умывальником. Но его я пользовал только в случаях, никак не связанных с умыванием. Потому что прекрасно понимал, что мои предшественники пользовали его точно таким же образом.

Не могу не вспомнить Уфу. Сразу после поезда, где было много пива, заселился однажды в такой номер. Сдерживаться уже было совсем «неможно», И горничной, сдерживая рвавшийся вопль, просипел: «где?». Она улыбнулась и открыла шкаф для верхней одежды в маленькой прихожей. В центре этого закутка, за дверью, к моему глубокому изумлению, располагался унитаз. Этакий безмолвный результат перестройки, в буквальном смысле. Но я неделю был счастлив. Хотя, извините за натурализм, когда присаживался, колени находились в коридоре...

Но я отвлёкся.

... Мой шеф мог всё. Правда, не всегда. В смысле для других. Для меня свои способности он проявил только однажды, на моё двадцатипятилетние.

Именно в день моего рождения он торжественно наградил меня 7-ми дневной командировкой в Калугу и заказанным именно им одноместным номером в гостинице «Центральная» в этом городе. Будь он женщиной, в благодарность расцеловал бы его, ей-Богу. Но поскольку наш шеф был человеком в штанах, я ограничился крепким рукопожатием и чувственно-корпоротивным взглядом в глаза.

Что такого, скажут сегодняшние братья по перу: неделя в Калугу, экий, типа, кайф?...

Ребяты! Я тогда трудился, хоть и во Всесоюзной, но ведомственной газете. Нравы были суровые. Приходить строго в 9.18 (можно раньше). Уходить строго в 18.18 (можно позже).

Случались, что «четырёхугольник» (секретарь парторганизации, председатель профкома, секретарь комсомольской организации и, конечно,

же, главный редактор) лично стоял с будильником у входа и фиксировали. Не дай Бог, в тот день опоздать хотя бы на минуту. Могли и премии лишить.

... Но!

Как я же любил нашего Главного! Нашего Главного Редактора!

Он (исходя из ведомственной нашей газеты) всегда был Капитаном первого ранга. Назови его Полковником — можно было бы получить и по «клотику» («клотик» — самая верхняя точка на корабле).

Моя первая заметка в эту газету была с ВДНХ. С презентации умельцев, которые сотворили что-то со своими автомобилями. Я вдохновился, и назвал свою эту первую заметку «Ихтиандр» на колёсах» — машину свою тот умелец легко использовал как на суше, так в водной стихии.

И вот стою потом, курю с ребятами на лестнице (курить в отделах было нельзя категорически).

Сверху спускается медленно наш главный шеф. Меня увидел.

— Ну и как ты себя? Ихтиандор... на яйцах?

Я, конечно, был в шоке.Но потом, после моей первой командировки по письму в газету, именно он дал очень грамотный заголовок моему материалу. Не уверен. Но процентов тридцать из того сто бального рейтинга по газете имел именно этот заголовок. Его заголовок.

... Развоспоминался едрёнуть. Ладно. Дальше продолжаю.

Заканчивается рабочий день. Давно уже пишущую машинку брезентом накрыли (смейтесь, ребяты), но вот не было тогда компьютеров. На машинке пишущей только свои «нетленки» отстукивали. На «собаке». А если что серьезней, строк, скажем, на двести или триста — относили в машбюро.

Мне очень нравилось появляться в машбюро. И даже знакомый уже с размерами, и свободно определяющий даже не до строки, но до знака написанное, я всегда набрасывал необходимые срочные 180 строк в номер строк, так это, скажем, на двадцать или тридцать больше. Если, конечно, в тот день в машбюро работала Галя. Более того. Почерк у меня не ахти какой,

но разобрать можно. Но вот когда выпадала смена Гали, жгучей брюнетки (волосы с левой стороны коротко пострижены, с правой — вороньим крылом накрывали лицо, да плюс фигура идеальная) я выдавал такие кренделя в материале, что первоклашка постыдился бы. Короче, когда была смена Галины Викторовны, я писал больше чем нужно и почерк был намеренно неразборчивым.

А потом Галина Викторовна высказывали мне порицание, именно меня вызвав в машбюро:

— Александр, ну вот, что Вы тут понаписали, я разобрать не могу. Это «ф» или «оро»?

— Где? — склонялся я над её плечом. Моя близорукость это

оправдывала... А склоняясь, как бы непроизвольно касался щекой пушка её щеки, ушка, ...


волос. Того самого вороньего крыла... И Галя вдруг, я это чувствовал, замирала. Прижималась ко мне.

Девчонки в машбюро начинали прыскать в кулаки, похихитывать. А нам было наплевать, Тащилась Галка, напрягался я... И тут, как же кстати, раздавался рёв моего шефа.Человеком он был еврейской национальности, поэтому в мое имя он вкладывал исключительно букву «Р». На других не тормозил.

Звучало это приблизительно так

— Р-р-р-р-р-р... Ты меня, твою мать, уволить хочешь? Где заметка?

Я срывался, и под хохот машбюро, путаясь в ногах, скатывался со второго этажа на первый. Но летел, при этом не в кабинет шефа, а в свой. Где давно уже лежали грамотно написанные (и по просьбе, Бобом и Светкой уже проверенные) 180 строк в номер на «собаке». («Собака» — это титульная часть материала идущего в номер. Рассказывать долго, кому интересно, наберите в Нете, что такое «собака» в газетной работе)

— Вот. В номер..

Шеф с особой внимательностью вчитался. Потом расписался в графе

«редактор»

— Живи... Свободен на сегодня. Ой. Развоспоминалось мне что-что сегодня... А коль скоро мысли нахлынули, дальше буду рассказывать. Вдруг это кому-то интересно...

Итак. Со столов всю пыль мы смахнули. И сидим мы за этими столами, корреспонденты всесоюзной газеты — Боб, Светка и я, тоскливо упёршись глазами в настенные часы — ну когда они пройдут, эти оставшиеся 7 минут до конца рабочего дня?

Это вот, что касается режима работы. А что касается творчества...

В основном занимались редактированием собкоров (собственных корреспондентов из регионов), которых было немеренно. Это я про собкорров. Впрочем, и про регионы...

Зачастую, даже не редактированием, а переписыванием их материалов заново. За 180 рублей в месяц. Лишь изредка удавалось в номер «сунуть» свою заметку, что давало рублей двадцать — двадцать пять гонорара в месяц. В плюс к зарплате.

Уж и не сказать о редактировании нас самих.Как-то чудом довелось съездить в командировку в Таллинн. Моей тогда слабостью были радиоклубы. Куда бы ни приезжал, потом во мне было какое-то что-то, исходя из чего, я просто обязан был побывать в местном радиоклубе, а потом рассказать о нём. И вот, в Таллинне, тоже нашёл такой клуб. Когда очерк был готов, долго думал над заголовком. Как-то вспомнилось, что где бы в Таллинне не был: магазине, маленьком кафе, ресторане, — прежде, чем скажу хоть слово, мне говорят «Тэре», здравствуйте по-ихнему. И размашисто, потом, на машинке печатной, я поставил заголовок к своему очерку: «Тэре, клуб!» Подумал, пусть наша газета, хоть и не ахти какая, но все ж таки Всесоюзная. Ребятам приятно будет. Там, у них. В провинции. В Эстонии.Часа через три в наш отдел с шумом ввалился ответсек (ответственный секретарь).

— Саша, что это за «тире» такое?

Я в доступных для шестидесятилетнего человека словах объяснил, что это

«тэре» вовсе даже не «тире», а скорее наоборот — «тэре», «здравствуйте», значит.

Попытался логично, потом обосновать, почему именно выбрал такой заголовок. И предложил в качестве альтернативы вариант: пометить звёздочкой, а внизу под той же меткой сделать пояснение «тэре (эст.) — «здравствуйте»

— Ага, понял, — сказал он и ушёл.

На следующий день вышел номер газеты с моим материалом, который шёл вод заголовком «Здравствуй, клуб!»

Вот так. Коваными сапогами по творческому самолюбию...

Ну, его о работе. Пора о женщинах...

Но были всё-таки и приятные моменты в моей тогдашней редакционной жизни. Пиком среди них была Елена Павловна. Леночка...

Как бы я не опаздывал в контору, всегда тормозил перед дверью, если тормозила её вишнёвая «Девятка»... Да, конечно, «Мерседес» или там, «Лексус» для неё были бы больше подобны. Но годы были другими. Вишнёвая «Девятка» шла тогда на том же уровне. И из неё выходила Елена Павловна.

Нет, неправильно. Не выходила — выплывала. Сначала нога в сапоге. Такая ровная, такая совершенная. В обхватывающем до пол-икры супер новомодном сапоге; выше ажурный (чаще черного цвета, но случались и другого) чулок. Дальше — я мог только представлять, дурея от своих фантазий. Дальше всё скрывала (зараза!) юбка макси. Но вот эти несколько сантиметров от конца голенища сапога до начала или конца (я уже снова запутался, а что же тогда со мной творилось?) её юбки, эти вот несколько сантиметров умопомрачительной красоты, которые были представлены мне, откровенно глазеющему, просто сводили с ума.

Потом выходила вся она... Не выходила — выплавила. Как подарок. Как пирожное... Но не каждому доступное.

Я прекрасно это понимал. Понимал, что доступа к этой сладости у меня никогда не будет. Но кто бы мне запретил пользоваться хотя бы крошками с барского стола? Любоваться совершенством...И я, повторюсь, когда тормозила её вишнёвая «Девятка», тормозил тоже. Даже если опаздывал в контору. Особенно, был счастлив, если это случалось летом, или весной. Как в замедленной съемке справа налево колыхалась её женственность, улыбались её глаза. Если все это было в тёплый день, то теплотой грело меня ещё одна её сокровенность (женщина-то, наверное, это в себе не замечает. Хотя, только дьявол знает женщину до конца: что она замечает в себе, а что нет.) Объясняю.

Елена Павловна всегда была в откровенном... Нет, ну не подумайте там чего, всё было целомудренно, прикрыто, как и у любой женщины. Но ткань, будь она отечественная или зарубежная, прикрывающая (а как бы хотелось, чтобы она её не прикрывала!) не могла сдерживать собой эту эротическую красоту..

Вот тут позволю себе несколько поразмышлять. По моему глубокому убеждению, криминалисты просто обязаны ввести в свою картотеку еще один, если его нет, раздел «женская грудь». Наряду с уже существующими: «отпечатки пальцев», «запахи», «сетчатка глаза»... или что там у них ещё есть?

Женская грудь — неповторима. Она может быть пышной или наоборот. Она может быть развёрнута и колыхаться, даже при обычном простом шаге, а может быть наподобие артиллерийского ствола, замершего перед арт-атакой... Не бывает, и не было, наверное, никогда за века хотя бы двух идентичностей.

Грудь Елены Павловны, как и она сама, было само совершенство, созданное природой. Силу того, чем заканчивались её холмы, не могла выдержать ни одна блузка. Тем более, если она, та блузка, еще и так тщательно выглажена.

Я человек тогда ещё, как бы сказать, молодой, опыта особого не имеющий, но знал — такое бывает только у возбужденной женщины. Когда мягкие, теряющиеся в пальцах соски вдруг напрягаются, становятся острее копий в руках рыцарей...

Копья Елены Павловны буквально рвали тщательно выглаженные разноцветные блузки, свитера её и джемперы... Но вот не могла отечественная промышленность (или там зарубежная), работящая исключительно на ширпотреб, предусмотреть такого человека, как Елена Павловна.

Или что, не понимаю, она всегда находилась в возбужденном состоянии? Только, чтобы там в действительности не происходило, мне можно было только мечтать о Елене Павловне. Она была старше меня на восемь лет. Это был для меня минус. Но не очень длинный. А второй был размером от Москвы до Владивостока. Агентурные данные доносили: её муж трудится в каком-то засекреченном ящике и ежемесячно приносит в дом шесть, а то и все восемь сотен. И что я со своими 180 рублями, минус бездетность, минус подоходный? Так. Муравей на асфальте.

Так что мне оставалась только подушка. Натурально подушка на кровати. Изгрызенная со всех сторон моими же зубами. И хрустальная сова в книжном шкафу, которую хватаешь среди ночи за голову и пускаешь в стену. Так, чтобы вдребезги... В стену, за которой спят мать с отцом... И еще хочется сделать чего-нибудь такого, эдакого. Но останавливает испуганный голос матушки, заглянувшей в комнату и ее шепот:

— Сынок, случилось что-то?

Стыдно отвечать. Претворяешься спящим...

А Ленка, Елена Павловна... Что ж... Она всё также выходит из своей вишнёвой «Девятки»...

Господи,...


да когда же закончится эта эротика!

— Чего ты опять здесь застыл? — и хлопок по плечу рукой, и голос Боба, напарника из отдела. — Идём скорей, а то шеф снова будет шуметь...

— Курю, — соврал я. И затоптал окурок, проводил глазами Ленину походку, особенно ту часть тела, откуда эта походка начиналась

Ботинки не прожги, — заржал Боб. — Окурок так трёшь, у неандертальцев давно бы костёр зажёгся...

— Ага, — выдавил и я из себя ржание, только, чтобы он ничего не

заподозрил. — Носки уже дымятся... Пошли.

О НЕЙ

Елена Павловна работала этажом выше... Выше находилась редакция журнала. Миллионника. Ежемесячный тираж — чуть больше миллиона экземпляров. Но и тех в Союзе тогда не хватало. Открытая однажды подписка дала более

двух миллионов подписчиков (наша то газетёнка с трудом давала сто тысяч экземпляров). Короче, я был для нее никто.

Тем более, что был очевидцем жужжания вокруг неё мужиков, чаще всего спустившихся с гор, карманы которых (мужиков, не гор) оттопыривали купюры. Но не было мной ни разу замечено, чтобы она хоть однажды повелась на это жужжание. Это радовало.

Ко всему прочему, Бог все-таки есть!

Меня в Ленкин отдел привёл зам. главного того журнала. Он раз в месяц делал полосу в нашей газете, а я исходя из тематики, редактировал (пытался редактировать, ни хрена не понимая) его материалы. Как-то так сдружились.

— Вот, Лена, познакомься... — привёл он однажды меня к ней в отдел. — Талантливый лоботряс. Может он тебе пригодится,

Как-то вот так представил он меня тогда той, на которую я и дышать-то

не смел.

Я стоял перед ней, как первоклашка перед первой своей первой учительницей, не зная, куда деть руки. А главное, глаза.

Она насмешливо смотрела, сидя за своим столом, усеянным бумагами, журналами, газетными вырезками. Жгучая брюнетка, усыпанная копной густых кудряшек. И в каком-то необыкновенном для тех лет наряде, может быть и отечественном, не разбирался и не разбираюсь я в этом. Но от чего особенно сложно было отвести глаза — цепочки, колье, какие-то кулоны обхватывали ее шею и ручейком сбегали в божественную ложбинку, намеренно открытую тремя не застегнутыми пуговицами. Именно там они сверкали особенно ярко. Или это просто так казалось мне?Ну и почему я не одно из звеньев тех цепей!

— Писать-то он умеет? — раздался из угла голос. Сразу не увидел, в

отделе был еще и её непосредственный шеф.

— А хрен его знает, — по-дружески, определил мои журналистские

возможности замглавред. — Попробуйте его, а там сами решайте... Только, вы же знаете, с улицы я никого не привожу...

Через месяц я уехал в командировку по письму в этот журнал, взяв для этого отпуск в газете. Чего-то написал. Наверное, не совсем плохо, поскольку через три месяца (таким был производственный процесс в журнале, не знаю, как сегодня) материал вышел. И что удивительно, с минимальной правкой.Но рад я был не этому. Ведь теперь на полном, на то основании я мог приходить в отдел... Видеть и общаться с Еленой Павловной.

С тех дней женщины практически перестали для меня существовать. Все женщины, кроме одной. В которую я, наконец, влюбился по-настоящему... Всего лишь в восьмой раз в своей жизни... или в десятый? Нет, подождите — в шестой... Да что я говорю — в шестой... В девятый. Точно, в девятый! Окончательно и бесповоротно!

Единственной женщиной на тогда была исключительно Елена Павловна. Других не существовало.

Елена Павловна. Имя «Леночка» я произносил

внутри себя. Вслух говорил только иногда. Дома. В своей комнате. Когда был уверен, что меня никто не услышит. В том числе и мои родители.

Впрочем, кто я для нее? Некая фигня, умеющая, правда, слово к слову грамотно поставить. Ну и, конечно, диплом в кармане имеет журналистский. Только что это в итоге? За душой-то ни гроша... Я снова вспомнил слухи о том, что ейный муж в дом деньги чуть ли не пачками приносит В восьмидесятых — это были деньги. Так что не и думать даже следовало — трепыхаться.

... Вы считаете, именно так Ленка думала обо мне? Вот и я не знаю.

Хрен его вообще знает, что она обо мне думала. Если и думала вообще. Так я представлял сложившуюся ситуацию в те дни. И страдал от этих всех мыслей...

Всё, корреспондент: вперёд, на задание...



— Значит, так. В Калугу поедешь. Номер я тебе заказал, — шеф внимательно посмотрел на меня. — Только ты это, как бы в рамках себя держи...

Очень захотелось ему отдать честь. Но я подавил в себе это желание.

— Сегодня пятница... Во вторник жду от тебя 180 строк на среду... Чего ухмыляешься? Хороших строк! По приезду — обзор... Лады? И смотри, главное — не забухай!

— Есть, шеф, — вырвалось-таки у меня. — Ну, я, типа, пошёл? Собраться в поездку надо...В мою уходящую спину тоскливо завистливо упирлись взгляды двух пар глаз — Боба и Светки. Коллег по отделу.

А мне было по фигу. Я удалялся на семь дней от редакционной рутины. И потому, перешагнув порог родной редакции в обратную от неё сторону, я сделал то, что сделал бы любой не дурак-журналист средне статистической газеты находящийся в моём положении. Я забухал. Сделал это настолько грамотно, что два тех дня до сих пор вспоминаю с трудом. Но вовремя остановился (молодым был, адекватным). Вспомнил вовремя, что должен дать сто строк в номер о Всесоюзных соревнованиях. Сознаюсь, не сразу, правда — откуда именно? из какого города?

... Спасла бумажка, валяющаяся на полу. Измятая. Вся в разводах от вина, кетчупа, в жирных пятнах от непонятно какой еды. В углу обнаружил ещё и явные полосы губной помады...

Командировочное же удостоверение! Ф-ф-фу... Всё остальное буду думать потом. Куда еду? Пункт назначения — Калуга. Мать его ети... !

Ребяты! Никогда не пребывайте в том состоянии, в котором я прибыл на Киевский вокзал. То состояние можно выразить кратко и лаконично: « я никого не люблю». И только полученное образование, а вместе с ним и зачатки интеллигентности, сдерживали высказать матюги в адрес ближайшего милиционера и кассира по билетам... Хотя до сих пор не понимаю, почему?... И вот я в Калуге. В гостинице «Центральная»

— А мы ваш номер уже хотели с брони снимать, — говорит мне администратор. Для меня она даже не женщина. Она в униформе.

— Я... — начал, было, я вдохновенно, выдохнув при этом...

Униформа поморщилась, отвернула лицо и демонстративно помахала перед ним рукой.

— Анкету заполняйте, — протянула мне квиток

Говорят, существует автопилот, на котором мужики в «датом» состоянии возвращаются домой. Я в него поверил, когда в таком же состоянии вписывал свои паспортные данные, адрес, по которому проживаю и еще с 18 или 20 позиций. Ну, чисто всё на автомате делал.

— Номер 418, — протянула мне ключ, на огромной деревянной груше, униформа. — Справа, на лифте... Кстати. На втором этаже у нас буфет работает. Лифт там не останавливается. Подняться можно там же, по лестнице...Пока шагал к «справа», спиной чувствовал, что её глаза меня буквально прожигают: в лифт войду, или — по лестнице?

— Жаба, — сказал я про себя... — В конце концов, что она, станет в контору стучать?

В буфете я взял пару «Жигулёвского». И это было что-то! В Москве за пивом тогда нужно было отстоять очередь, если еще найдёшь, где продаётся... Взял две, потому что свободно, без очереди. А так бы и бутылки хватило... «Жигули» стали для меня снотворным и успокоительным.

... К сожалению, они успокоили меня до середины следующего дня. Проснулся я с необъяснимым чувством стыда и самоуничижения, не понимая при этом, а что именно плохо?

Похмельных синдромов в себе я же не ощущал: так, лёгкая дискомфортность... Но понимал, при этом, что что-то зверски упустил. В чём-то я провалился. Я пытался найти, понять, в чём именно «накосячил»? Одновременно определяясь во времени и в пространстве.

— Так, начнём от печки, — сказал я себе, не открывая глаз. — Во-первых,...


эта кровать не моя (и поздравил себя с первым очевидным фактом, который определил). А это значит — значит, что я не дома (была бы рядом рюмка, я ей бы себя отблагодарил: умею определить и, главное логично согласовать факты!) Так, а я если не дома — то где?

Обвёл глазами комнату. Нет, ну точно не моя! Так. В гостях не был... У девок на ночь не остался... Может, я в командировке? И тут как ожгло: Командировка! Конечно же! Соревнования. Во вторник. 180 строк в номер.

Я сбросил одеяло, схватил часы — 18. 00, пять вечера... А день-то какой?Я метался по номеру в поисках своих вещей. Один носок лежал под стулом, другой, с трудом, нашёл в ванной. Носовым платком протёр забрызганные ботинки. Лихорадочно рассовал по карманам блокноты, ручки, командировочное, паспорт и выскочил в коридор.

— Скорее, скорее, — дрожащими руками закрывал номер, — в спорткомитете должна же остаться хоть одна гнида. Что, я с неё на сто строк информацию не выну?

Рядом щёлкнул замок, распахнулась дверь, и... Я чуть не потерял дар речи. Хотя ничего вслух еще не говорил.

Елена Павловна! Вид, наверное, у меня был действительно наиглупейший, иначе, почему бы она разразилась хохотом.

Мне было и обидно, и неприятно. И ключ еще в замке застрял. Я его дёргал, дёргал, Дёргал...

— Здравствуйте, Елена Павловна, — наконец пролепетал я, — Я тут прокололся... мне в спорткомитет срочно... мне завтра, во вторник 180 строк в номер... я потом...

Леночка посерьезнела.

— Спорткомитет... А где же Вы, золотце моё, раньше были? В три часа была итоговая пресс-конференция. Разошлись все уже... Как то не стали ждать именно Вас специально. Прибытия именно Вашего на неё...

У вас когда-нибудь выступали одновременно холодный и горячий пот сразу? У меня тогда это случилось. Так плохо мне не было никогда: ни до, ни после в моей жизни. Всё тело стало каким-то ватным... И уже было абсолютно наплевать на всё. В том числе на то, что ключ не вылезает из замка.

Взгляд её огненных глаз смягчился, хотя в голосе еще звучало железо:

— Надо же, какие мы...

Она убрала мою руку, и легко вынула ключ из замка.

— Пойдем-ка, кофе выпьем, коллега. И подумаем, что тебе дальше делать... Ты меня хоть под руку возьми... мужчина.

Только потом, когда уже сидели в ресторане, я осознал — я не просто держал Лену под руку. Мой локоть касался при этом её груди, этой самой восхитительной упругости. И не просто женщины. Мой локоть касался упругости самой Елены Павловны!

Всё то, что дальше происходило, можно разделить ровно на 2.

50 процентов: 180 строк в номер, которые я явно прос — л... Другие 50 — я с моей Королевой в неформальной обстановке. Что из них важнее — я так и не мог определить для себя.

Точки над «и» расставило моё внутреннее я. Исходя из того, как мой локоть, пусть и непроизвольно, коснулся её «холма». И помнил это божественное ощущение. Настолько помнил, что я готов был его расцеловать. Если бы дотянулся губами. До него. До локтя. И если бы не шокировал этим тех, кто уже был в ресторане.В зале, что радовало, музыка с эстрады ещё не грохотала. Да и сам зал был практически пуст. Только что за столом в углу шумела компания, изредка взрываясь хохотом...

Я и не заметил возникновения нависшего над нами халдея:

— Что будем заказывать?

— Два кофе, — отодвинув карту, сказала Елена Павловна

— И это всё?

В глазах халдея зародилось изумление, которое перешло, достаточно быстро, в презрение.

А вот зря он так поступил. Правда, что его оправдывает, он не знал, кого обслуживает. А ведь его клиентом была сама Елена Павловна... Я-то, за этим столом, действительно никто. Обидно, конечно, но чего уж правду скрывать... А вот Елена Павловна. Она наверняка была знакома с лучшими подобными заведениями в столице и других городах. Уверен был, почему-то, в этом.

Так, что зря он так с Леночкой.

— Два кофе. Хорошо сваренных. Быстро.

Мне повезло в жизни. Никогда потом, за всё то время, что я общался с Еленой Павловной, она ни разу не пускала столько льда в слова, даже если была очень недовольна мной, сколько позволила себе это сделать в общении с этим шаркуном... Его лицо в секунду стало под уровень белой униформы. У них, этих ребят, есть какое-то нижнее чутьё, которым они определяют не финансовую возможность, но уровень клиента. Уровень Елены Павловны по его шкале явно зашкаливал. Его буквально ветром сдуло. Через несколько минут (минут!) перед нами стояли чашки, которые источали ароматнейший запах: кофе был не растворимым — его сварили...

— Рассказывай, — потребовала Елена Павловна, пригубив кофе...

Я уже говорил, что стоял однажды перед ней, как первоклашка перед учительницей. Сейчас было то же самое. порно рассказы Только я теперь уже выступал в роли нашкодившего первоклашки. Потому и объяснение было соответствующим:

— Ну это, там... Как-то... Мы... А потом... Вот, в общем, так. Как-то... — забыв, что я имею высшее образование, обрисовал я Елене Павловне своё положение именно на этот момент.

— Подытоживаю, — она снова пригубила чашку. — Исходя из сказанного и того, что услышала у дверей: тебе нужно во вторник передать сто страстных строк в газету...

Я кивнул...

— Но ты воспринял командировку как неожиданно свалившиеся на тебя выходные...

Я снова кивнул, добавив к этому глубокий раскаивающийся вздох...

— И потому не знаешь, что теперь делать...

Я посмотрел на Елену Павловну глазами золотой рыбки, попавшейся в

сети к старику. Но, в отличие от нее, молил только взглядом, ни слова, не говорил — типа, отпусти, мол, меня как бы снова в море, а? Ну что тебе это стоит?

Ленка смягчилась под моим рыбье-щенячьим взглядом.

— Ладно... Помогу. Только, золотце моё — это в первый и в последний раз. Коль скоро ты в этой профессии, постарайся соответствовать... — она повела голову в зал, — Эй, кто там?

Такого мне больше видеть не доводилось. Давешний халдей возник, как

из присказки «встань передо мной, как... « Ну и так далее. Причём, с полупоклоном, с вполне сносной улыбкой

— Ещё два кофе... И посчитайте, — совершенно не изумилась этому явлению Елена Павловна. — Только быстро. Быстро, пожалуйста...

Сумасшествие

Очень умная и очень красивая женщина — это очень редкое сочетание (если кто-нибудь назовёт имя автора этого афоризма, то, значит, его придумал не я).

Елена Павловна была именно таким сочетанием.

За два часа она наговорила столько о прошедших за минувшие два дня соревнованиях, столько было подмечено ею ярких эпизодов, даны такие характеристики и обобщения. Не только по минувшим дням, но и по уровню подготовки команд — состоянию развития спорта в регионах... да

не буду я вас мучить всей этой нашей кухней... Скажу только, что в блокноте у меня было уже набросано не только на 180 необходимых строк, но и полностью готовый обзор о прошедших соревнованиях, которые закачивались только в конце недели. Оставалось только, дождавшись окончания, вписать имена победителей...

— Шампанское-то осилишь? — улыбалась мне Ленка...

... И вот я возвращаюсь, терзаемый сомнениями в гостиницу...

— Вернулся... — пропуская меня в номер, сказала Лена. — А я, честно признаюсь, тебя уже не ждала... Думала, спать пошёл... Да и сама собралась..

— Елена Павловна, я же, как бы перед Вами...

— Давай, давай, продолжай... Ты сегодня особенно красноречив. Дважды убеждалась.

Я стоял, обнимая бутылку шампанского, не зная, как вести себя дальше.

— Что застыл? Открывай. Отметим твоё спасение из трясины, в которой оказался

— Елена Павловна!

— И в связи с этим тоже... Открывай... Ну же

Практика у меня была. Не было «бум» и пенных струй. Слегка попридержав пробку, выпустил из бутылки газы и разлил пенное вино по граненым стаканам — другой посуды не оказалось.

— За что выпьем?

— Не за что — ...


за кого... За Вас, Елена Павловна!

— Что ж. Тост хороший. Только, Саш (я обмяк: впервые за то время, что знакомы, она обратилась ко мне именно так)... Только, Саш, знаешь, мне неприятно, что считаешь меня старухой...

— Елена Павловна... — вскинулся я.

— Вот именно... Поэтому тост будет иным. Тебе что-нибудь о брудершафте известно?

Я отказывался верить в то, что услышал.

— Или я не заслужила такой благодарности? Чтобы меня коллега считал моложе моих лет, называл по имени...

— Вы прикажИте, Елена Павловна...

— Вот-вот: «прикажите»... И как попка учёная начнёшь повторять. А это должно исходить из тебя, идти от сердца... Ну?

Все мои неприятности, когда были разрешены, давно ушли на второй план, забылись. На первом была только она, Лена. Прекраснейшая из женщин. О которой я мечтал неосуществимо год. Из-за которой я порвал несколько подушек зубами... И которая сейчас сидит в двух шагах от меня и предлагает сделать то, что я бы никогда не осмелился даже предложить

— Ко-онеч... ч-но, — пустил я петуха. Откашлялся, — Конечно, Елена Павловна

— Ну вот, опять, — поморщилась она. — Давай скорей завершим эту формальность.

Я как-то очень неловко просунул свою руку под её. Случайно, не

специально, задев снова её грудь... И тут... или мне это показалось? Лена как бы ответила моей руке, двинув себя навстречу...

Шампанское шло плохо: шипучее, сладкое... Водка в два минувших дня ложилась куда приятней.

— Ну и? — вернул меня к действительности голос Лены

Я, всё еще не веря в реальность происходящего, дотронулся губами до её губ. Осторожно, боясь перейти за грань мне дозволенного ею.

У неё была Обалденная помада. В смысле запаха и вкуса. Она просто сводила с ума.

— Муж, зарабатывающий такие офигенные деньги, может позволить своей жене иметь хорошую косметику, — зло шевельнулись в голове крамольные мысли. Это я, видимо, ревновал. И это я был как бы дурак.

Впрочем, почему, как бы? Просто скажем, дурак. Если что, то из нас двоих именно он, её муж, имел полноё на то право набить мне морду. Но эти мысли у меня появились потом. Когда я их додумал. А тогда...... случилось невероятное. Плотные, вкусные, пухлые, сжатые, очаровательные, которыми мог до этого любоваться только на расстоянии, губы, вдруг раскрылись, пуская меня в них. На меня напала непонятная дрожь. Дрожь возбуждения. Я чуть приобнял Лену за плечи и привлёк к себе. И чуть ли не сразу почувствовал, как её язык начинает знакомиться с моим. Играть с ним в догонялки, останавливать, чуть трогая, и снова затевать очаровательную игру, в которую мужчины и женщины играют от создания Эдема...

Это было, как наваждение... Кто из нас, наконец, оторвался друг от друга, не скажу. Не помню. Не расспрашивайте меня об этом.

Потом, шумно дыша, мы несколько минут разговаривали только взглядом: я прекрасно понимал, что говорят её глаза. И отвечал им тем же.

Ленка расслабилась, глаза чуть потухли

— Ну что, всё та же Елена Павловна? — нарушила она первой молчание.

— Нет... Лена.

— Хорошо, — сказала она. — Прогресс очевиден... Саш. Налей мне еще вина.

Она выпила свой бокал — гранёный стакан. Отставила его в сторону и потянулась как кошка, вытянув вверх руки, чуть расставив их в стороны.

Я замер. Даже в свете ночника при этом потягивании, ее блузка чуть не лопнула. Ну, во всяком случае, две на ней оставшиеся не застегнутые пуговицы, готовы были к капитуляции.

Лена перехватила мой взгляд, откровенно улыбнулась. Но прекратила физические упражнения.

— Устала... Очень я устала за сегодня, — томно сказала она. И добавила насмешливо, — не у всех же выходные. Как у тебя, скажем...

Я всё понял.

— Извините... Извини, Елена Павл... Извини, Лена, — брудершафт

брудершафтом, хотя и очень крутым был, но как-то всё это мне давалось не сразу. — Конечно, Вам... тебе отдохнуть нужно. Да и время уже второй час.

Я встал... И тут же сразу чуть ли не сел. Шлёпнулся буквально задницей в кресло, услышав:

— Знаешь, Саш, я бы кофейку выпила...

Я поскучнел. Обычно в командировки брал с собой и кофе, и кипятильник. В этот раз сборы были сумбурными. Ну, вы знаете... Где ж мне его в это время взять (напоминаю, это было совершенно другое время: середина 80-х. Скоро с полок магазинов исчезнет мыло, табак и другие необходимые вещи. А кофе. Да еще ночью. Это было практически нереально средне статистическому гражданину СССР, если он был не дома, а дома у него не было запасов.)

— У дежурной попроси... А я пока душ приму. Нет, правда, очень устала за этот день.

Я вышел из номера. Дежурная по этажу дремала, склонив голову на стол. Было её уже разбудил... И тут как ожгло. Ладно: кофе там, шампанское, потреплемся еще... Но ведь в 18 утра мне 180 строк в номер передавать. И хоть блокнот полон, надо же слово к слову хоть как-то поставить. А на это время нужно и хотя бы немножко светлая голова... Я не знал, как поступить и положился на проведение.

Дремавшая дежурная громко чихнула и подняла